Книги

Зигмунд Фрейд Заметки о случае обессивного синдрома

-= 2 =-

Я не хочу сказать, что он был плохим человеком, но за обедом офицеров он многократно выступал за введение телесных наказаний, так что я был вынужден не согласиться с ним в резкой форме.
Итак, во время этой стоянки между нами завязалась беседа, в которой капитан рассказал мне, что прочитал об определенно ужасном наказании, которое использовалось на Востоке...»
Тут пациент прервал рассказ, встал с дивана и стал умолять избавить его от необходимости рассказать о его деталях. Я убедил его, что сам не люблю жестокости и, конечно, не хочу мучить его, но, естественно, что я не могу подарить ему то, что не в моих силах. Он с тем же успехом может попросить подарить ему муку. Преодоление сопротивления было законом лечения и ни на каком основании нельзя было без него обойтись (я объяснил идею сопротивления в начале часа, когда он сказал мне, что в нем было много того, чего надо преодолеть для того, чтобы рассказать об этом опыте).
Я продолжил, сказав, что в любом случае буду делать все возможное для того, чтобы разгадать подлинное значение всех его намеков. Может он думал о посадке на кол?
«Нет, это не то. Преступника связывали,» - он выражался настолько неясно, что я не сразу догадался, в какой позе, - «Горшок переворачивали кверху дном на его ягодицы, туда клали несколько крыс, и они...» - он опять встал, показывая все признаки ужаса и сопротивления, - «протискиваются (пролезают)...». «В анус,» - я пришел на помощь.
Во время рассказа в наиболее важных местах его лицо принимало странное, сложное выражение. Я мог интерпретировать его лишь как ужас от своего собственного удовольствия, о котором он не подозревал. Он продолжал с большим трудом:
«В этот момент в голове вспыхнула мысль, что это происходит с дорогим мне человеком». В ответ на прямой вопрос, он сказал, что это был не он сам, кого наказывали, но наказание было вынесено безлично. После небольшой подсказки я понял, что этим человеком, к которому мысль относилась, была обожаемая им дама.
Он прервал свою историю для того, чтобы убедить меня в том, что подобные мысли чужды ему совершенно и неприятны, и что все, что следовало за их ходом, пронеслось в голове с невероятной быстротой. Одновременно с этой мыслью всегда возникала «санкция», которая, надо сказать, являлась мерой защиты, которую он должен был принять для того, чтобы предотвратить воплощение фантазии в жизнь.
Когда капитан говорил об отвратительном наказании, продолжал он, и эти идеи стали приходить ему в голову, он, используя свои обычные защитные формулы («но», сопровождающееся жестом отречения, и фраза «о чем это вы там думаете?») сумел отогнать от себя обе эти мысли.
Это «обе» поразило меня как громом, и читателя, без сомнения, заинтересовало тоже. Пока мы слышали лишь об одной идее о наказании крысами, совершаемом над дамой. Теперь он вынужден был признать, что одновременной с первой у него возникла другая мысль о наказании применительно к отцу. Т.к. его отец умер несколько лет назад, то этот обсессивный страх был еще более бессмысленным, чем первый, и, соответственно, он старался по возможности оттянуть признание.
Этим же вечером, продолжил он, тот же капитан дал ему посылку, которая пришла по почте и сказал: «Лейтенант А. оплатил расходы. Вы должны вернуть ему долг». В посылке было пенсне, по поводу которого он телеграфировал. В этот момент абстрактная «санкция» в его голове приняла соответствующую случаю форму, а именно, если он не вернет деньги, это случится (а случится то, что фантазия о крысах реализуется в отношении его отца и дамы).
И немедленно, в соответствии с хорошо знакомой ему процедурой, с целью предотвращения санкции появилась команда, принявшая форму обета: «ТЫ должен возвратить 3,80 крон лейтенанту А.» И он произнес эти слова чуть ли не вполголоса.
Через два дня маневры подошли к концу.
В течение всмулировке высказывания: «ТЫ должен возвратить деньги лейтенанту А.».
Наконец он встретил лейтенанта А., человека, которого он искал, но офицер отказался принять деньги, заявив, что ничего за него не уплачивал, и что он вообще не имеет никаких дел с почтой, т.к. ей занимается лейтенант Б.
Это повергло моего пациента в глубокое расстройство, т.к. это означало, что он был не в состоянии исполнить обет, потому что, давая его, он основывался на ложных посылках.
Он выдумал очень любопытное средство для преодоления подобной трудности, а именно, он должен был пойти с обоими мужчинами (А. и Б.) на почту, и что А. должен дать сидящей там девушке 3,80 крон, которые та отдаст Б., а он сам отдаст 3,80 крон А., как и требует формулировка обета. Меня не удивит, если с этого момента читатель окажется не в силах следовать повествованию. Даже подробный отчет, который дал мне пациент о внешних событиях этих дней и своих реакциях на них, был полон внутренних противоречий и выглядел безнадежно запутанным.
Только после того, как он рассказал историю в третий раз, мне удалось заставить увидеть его темные пятна в ней и выявить ошибки памяти и смещения, в которых он увяз. Я избавлю себя от заботы воспроизведения этих деталей, основные из которых будет несложно воспроизвести по ходу повествования, и я лишь добавлю, что в конце этой второй сессии пациент вел себя так, словно он был в изумлении и недоумении. Он несколько раз обращался ко мне как к «Капитану», наверно потому, что в начале часа я сказал ему, что сам лично не в восторге от жестокости, в отличие от К.Н., и что у меня нет ни малейшего намерения его мучить.
Единственной информацией, которой я смог добиться от него в течение этого часа был та, что с самого начала во всех предыдущих случаях, когда у него был страх, что что-то случится с людьми, которых он любил, точно так же, как и в последнем случае, он подразумевал наказание не только в настоящем, но и вечные муки в загробном мире.
До 14-15 лет он был искренне верующим, но с того времени он постепенно превратился в свободомыслящего человека, коим и является по сей день.
Он улаживал противоречия между верой и обсессиями, говоря себе: «Что ты знаешь о загробном мире? О нем невозможно ничего узнать. Ты никоим образом не рискуешь - так что делай это». Подобная форма аргументации казалась приемлемой человеку, который в других отношениях был исключительно здравомыслящим, а в этом направлении он эксплуатировал ненадежные суждения перед лицом вопросов в пользу религиозной позиции, которую он перерос.

На третьей сессии он закончил свою очень характерную историю повторяющихся попыток выполнения своего обсессивного обета. Тем вечером состоялось последнее собрание офицеров перед окончанием маневров. Ему выпало сказать тост от лица «Джентельменов Запаса». Он говорил хорошо, но пребывал как будто во сне, так как где-то глубоко его мучило, не давая покоя ни на минуту, его невыполнимое обязательство. Он провел ужасную ночь. Его голова разрывалась от постоянной внутренней борьбы аргументов. Главным аргументом, конечно, был тот, что утверждение, на котором и основывалась его клятва - что лейтенант А. заплатил за него деньги - оказалось ложным. Тем не менее, он утешал себя мыслью, что еще не все потеряно, т.к. лейтенант А. проедет с ним вместе часть пути до железнодорожной станции в Р---, так что у него еще будет время спросить его о необходимой услуге.
Кстати говоря, он этого не сделал и позволил А. уехать без него, но отдал распоряжения своему ординатору предупредить, что он нанесет ему визит в тот же день после обеда. Сам он добрался до станции в 9.30 утра.
Он сдал багаж на хранение, чтобы позаботиться о некоторых делах в этом маленьком городе с намерением затем нанести визит А.
Деревня, в которой остановился А. была расположена в часе езды от города Р---. Поездка к месту Z, где располагалось почтовое отделение, занимала 3 часа. Он высчитал, таким образом, что выполнение его сложного плана оставит ему время как раз, чтобы успеть на вечерний поезд из Р--- в Вену.
Идеи, которые сражались внутри него, с одной стороны заключались в том, что он просто трусливо и очевидно пытался избавить себя от неудобства просить А. оказать ему такую услугу и боялся выглядеть комично, и по этой причине он предпочитал пренебречь своей клятвой, а с другой стороны наоборот, было бы проявлением трусости исполнить обет, т.к. он хотел этого только для того, чтобы обсессии оставили его в покое. Когда в процессе обдумывания, добавил пациент, он обнаружил, что аргументы уравновешены таким непоколебимым образом, он воспользовался своей старой привычкой и позволил своим действиям быть направленными случайными событиями, как будто бы дланью Господней. Поэтому, когда швейцар на станции обратился обратился к нему со словами «Вы на десятичасовой поезд, сэр?», от ответил: «Да», и в самом деле отправился на десятичасовом поезде. Таким образом, он совершил fait accompli и почувствовал огромное облегчение.
Затем он заказал место для ланча в вагоне-ресторане. На первой же станции, где они остановились, он был неожиданно поражен тем, что все еще хватает времени для того, чтобы дождаться обратного поезда, отправиться назад в Р---, поехать к месту остановки Лейтенанта А., откуда предпринять трехчасовую поездку  на почту и т.д. Лишь мысль о том, что он заказал место для ланча стюарду вагона-ресторана, предотвратила выполнение этого замысла. Однако, он не отказался от него, а лишь отложил его выполнение до следующей остановки.
В таком духе он боролся сам с собой от станции к станции, пока не доехал до места, где ему казалось невозможным выйти, т.к. там жили его родственники.
Он окончательно решил ехать в Вену, там найти своего друга и выложить ему свое дело целиком, а потом, после того, как его друг примет решение, поехать в Р--- ночным поездом. Когда я выразил сомнение в том, что это было выполнимо, он уверил меня, что у него будет полчаса свободного времени между прибытием одного поезда и отправлением другого.
Когда он прибыл в Вену, ему, однако, не удалось найти своего друга в ресторане, в котором он рассчитывал его встретить, и добрался до дома друга только в 11 часов вечера. Он рассказал всю историю этим же вечером. Его друг всплеснул руками в изумлении, что тот еще мог сомневаться, страдает ли он обсессиями, а затем успокоил его так, что тот заснул прекрасно.
На следующий день они оба направились в почтовое отделение, чтобы отправить 3,80 крон на почту [в Z], куда пришла посылка с пенсне.
Именно последнее утверждение послужило мне отправной точкой, с которой я мог себе позволить приводить в порядок различные искажения, включенные в историю.
После того, как друг его довел до ума, он отправил небольшую сумму денег ни лейтенанту А., ни лейтенанту Б., а прямо на почту. Он, следовательно, знал, что за расходы на посылку должен был ни кому-нибудь, а служащему почты, и он знал это до начала своего путешествия.
Оказалось, что в действительности он знал это до того, как капитан сказал отдать долг, и до того, как он сам произнес обет; теперь он вспомнил, что за несколько часов до встречи с жестоким капитаном он был представлен другому капитану, который объяснил ему, как на самом деле обстоят дела. Этот офицер, услышав его имя, сказал, что только что был на почте, и девушка спросила, знает ли он Л.Л. (то есть пациента), которому пришла посылка, доставка которой должна быть оплачена. Офицер ответил, что не знает, но девушка посчитала, что может доверять незнакомому лейтенанту, и сказала, что пока оплатит расходы из своего кармана. Именно таким образом пациент вступил во владение заказанным им пенсне.
Жестокий капитан сделал ошибку, когда отдавал ему посылку, сказав, что он должен вернуть 3,90 крон А., но пациент должен был знать, что это ошибка.
Несмотря на это, он дает обет, основанный на этой ошибке, обет, который должен стать для него мукой.
Таким образом, он утаивал от себя, так же как, рассказывая историю, утаивал от меня, эпизод с другим капитаном и существование доверчивой девушки в почтовом отделении. Я должен признать, что когда была сделана эта коррекция, его сведения стали выглядеть еще более бессмысленными и неразумными, чем раньше.
После того, как он уехал от друга и вернулся в семью, сомнения опять одолели его. Аргументы друга, как он мог видеть, ничем не отличались от его собственных, и он ничуть не заблуждался относительно того, что временное облегчение связано ни с чем другим, кроме как с личностью его друга.
Его решение проконсультироваться у доктора было встроено в бред весьма искусным образом. Он подумал, что хорошо бы найти доктора, который бы дал ему справку, что ему необходимо с целью восстановления здоровья выполнить некоторые действия, которые он планировал, совместно с лейтенантом А. Лейтенант, без сомнения, позволит убедить себя с помощью справки в необходимости принять у него 3,80 крон.
По случайности одна из моих книг попалась ему в руки, что и сподвигло его остановить свой выбор именно на мне. Однако о том, чтобы получить у меня справку, не могло быть даже речи, а поэтому все, что он просил, так это избавить его от обсессий, что было достаточно разумно. Много месяцев позже, когда его сопротивление достигло высшей точки, он еще раз испытал искушение отправиться в Р---, прежде всего, чтобы отыскать лейтенанта А. и устроить этот фарс с возвращением ему денег.

Введение в природу лечения

Читатель не должен ожидать, что я разом пролью свет на странные и бессмысленные обсессии пациента, связанные с крысами. Истинная техника психоанализа предопределяет терапевту умерить свое любопытство, предоставив пациенту право свободы выбора последовательности тем во время лечения. На четвертой сессии я, соответственно, встретил пациента словами: «О чем вы намерены сегодня говорить?»
«Я решил рассказать вам о том, что я считаю самым важным, и что мучает меня с самого начала». Потом он рассказал мне длинную историю о последнем периоде болезни отца, который умер от эмфиземы 9 лет назад. Однажды вечером, думая, что состояние приближалось к критическому, он спросил врача, когда можно считать, что опасность миновала. Послезавтра вечером - ответили ему. Ему даже в голову не пришло, что отец мог не дожить до этого срока. В полдвенадцатого ночи он прилег, чтобы часик отдохнуть. Его разбудили в час ночи, и вдруг медик сообщил ему, что отец умер. Он упрекал себя за то, что не присутствовал при смерти отца; и его самообвинение усилилось, когда медицинская сестра сказала, что отец однажды за эти дни произнес его имя, когда она подошла к постели, спросил: «Это Поль?». Ему показалось, что он заметил, что его мать и сестра склонны обвинять себя подобным же образом, но они никогда не говорили об этом. Вначале, однако, упреки не мучили его. Очень долгое время он не осознавал факт смерти отца. Каждый раз, когда он слышал хорошую шутку, он говорил себе: «Надо бы рассказать ее отцу». Его воображение также было переполнено мыслями об отце, поэтому часто, когда раздавался стук в дверь, он думал: «А вот и отец пришел», а входя в комнату, он ожидал увидеть там отца. Но вместе с тем он никогда не забывал, что отец уже умер, а перспектива столкнуться с призраком совсем его не пугала, но напротив, он очень желал бы этого. Так продолжалось до тех пор, пока 18 месяцев спустя он вновь не вспомнил о своем невнимании к отцу, и это воспоминание начало его сильно тяготить. Дошло до того, что он стал относиться к себе, как к преступнику. Поводом для случившегося послужила смерть его неродной тети и посещение ее дома, которое он предпринял с целью выразить соболезнования. С этого момента он расширил структуру обсессивных мыслей, таким образом включая в нее мир. Незамедлительным следствием такого поворота событий стала потеря им способности работать. Он сказал мне, что единственным, что поддерживало его активность в то время, было утешение, которое представлял ему регулярно его друг, отметая все самые уничижительные мысли, основываясь на том, что они были невероятно преувеличены. Услышав это, я решил воспользоваться случаем и дал ему возможность окинуть взглядом основные принципы психоаналитической терапии. Когда существует несоответствие, начал я, между аффектом и его идеоторным содержанием (в данном случае между интенсивностью самообвинения и причиной для этого), обыватель скажет, что аффект намного превосходит причину - или, другими словами, он преувеличен - а, следовательно, вывод (что пациент преступник), следующий из этого самообвинения, является ложным. Напротив, аналитически ориентированный врач скажет: «Нет, аффект оправдан. Чувство вины не открыто для дальнейшей критики. Но оно относится к другому содержанию, которое неизвестно (бессознательно), и которое требуется отыскать. Известное нам идеоторное содержание оказалось в данной связке с аффектом ошибочно, по вине ложного соединения. Мы не привыкли испытывать сильное чувство, не имеющее сознательного содержания, а значит, если содержание отсутствует, мы находим его на замену содержания, которое хоть как то нам подходит, подобно нашей полиции, которая, отчаявшись поймать действительного убийцу, арестовывает вместо него кого-нибудь другого. Более того, тот факт, что существует ложная связь, является единственно возможным объяснением бессилия логики в борьбе с мучающей мыслью». В заключение я признаюсь, что такая новая точка зрения на вещи породила новые тяжелые проблемы; ибо как он признать, что его внутренние упреки в том, что он по отношению к отцу является преступником, оправданы, в то время как он должен знать, что в действительности никогда не совершал против него преступления?
На следующей сессии пациент проявил большую заинтересованность моим высказыванием, но рискнул высказать некоторые сомнения.
Как, спросил он, может информация о том, что самообвинение и чувство вины оправданы, иметь терапевтический эффект?
Я объяснил, что терапевтический эффект имеет не сама информация, а открытие, что существует неизвестное содержание, с которым в действительности и связано самообвинение.
Да, ответил он, именно об этом я и спрашивал.
Потом я вкратце объяснил ему психологическое различие между бессознательным и сознательным, упомянув о том, что все сознательное подвергается неизбежному стиранию, тогда как бессознательное относительно неизменно; в качестве иллюстрации к своим замечаниям я указал ему на старинные предметы, стоящие в моей комнате. Эти предметы, сказал я, являются не более чем вещами, найденными в могиле, и то, что их захоронили, спасло их: разрушение Помпеи послужило началом тому, что их сейчас откопали.
Можно ли гарантировать, спросил он, как отнесется человек к тому, что он обнаружил? Один, по его мнению, будет вести себя так, как будто бы желая получить от своих упреков самое лучшее, в то время как другой так себя не поведет.
Нет, сказал я, из природы вещей, с которыми мы имеем дело, следует, что в любом случае аффект будет преодолен - по большей части во время прогресса в ходе работы. Для спасения Помпеи было сделано все возможное, в то время как люди тревожились, как им избавиться от мучительных мыслей, подобных вашим.
Я сказал себе, продолжал он, упреки могут появиться из-за разрыва во внутренних моральных принципах, но дело никак не во внешних.
Я согласился, добавив, что человек, который просто нарушает внешний закон, часто считает себя за это героем.
Это возможно, продолжал он, только в том случае, если личность уже дезинтегрирована. Существует ли какая-то возможность снова интегрировать его личность? Если бы это было возможно, он считал, что смог бы добиться успехов в жизни, возможно даже больших, чем большинство людей.
Я ответил, что я полностью согласен с ним по поводу расщепления его личности. Ему нужно было лишь сравнить этот выявленный вновь контраст между моральным и злым Я с тем контрастом, о котором я уже упоминал - между сознательным и бессознательным.

« Предыдущая страница Страница 2 из 8 Следующая страница »
Поделиться:

« Назад