ПИТЕР ЛЕВИН ИСЦЕЛЕНИЕ ОТ ТРАВМЫ: УРОКИ ПРИРОДЫ
-= 1 =-
2003, №1 с. 53–69
ИСЦЕЛЕНИЕ ОТ ТРАВМЫ:
УРОКИ ПРИРОДЫ
ПИТЕР ЛЕВИН
Работа посвящена теме преодоления посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) через внутреннюю способность к саморегуляции и восстановлению баланса и жизненности. Даже при хронической травматизации существует возможность сделать обратимой дегенерацию гиппокампа. Существенный биологический компонент разрешения травмы – завершение прерванных защитных реакций борьбы или бегства и тесный человеческий контакт, необходимый для того, чтобы поддержать такое завершение. Тайну травмы помогает здесь раскрыть древнегреческий миф о Медузе Горгоне.
«Поскольку травма “заперта” в теле, в теле же нужно искать к ней доступ и путь к исцелению. В условиях настоящей поддержки тело будет разряжать блокированную энергию, подобно течению потока, несущемуся в море. Слова используются в качестве сопереживающего отражения, а не для объяснения. Не надо помогать друг другу “избавляться от своих чувств”, нужно лишь быть сострадающе присутствующими по отношению друг к другу».
Питер Левин (США) – доктор психологии, медицины и биологической физики, психотерапевт, директор Фонда развития человека. В течение тридцати лет занимался изучением стресса и травмы и внес существенный вклад в развитие этой области.
ИСЦЕЛЕНИЕ ОТ ТРАВМЫ:
УРОКИ ПРИРОДЫ
ПИТЕР ЛЕВИН*
Можно ли избежать травм?
Единичный случай переживания чрезвычайного события может ввергнуть полноценного индивида в бездну эмоциональных и физических страданий. Способен ли человек отойти от края бездны или обречен погружаться все глубже в “черную дыру” травмы, остается загадкой. Современная психиатрия плохо представляет, почему одно и то же травматическое событие делает беспомощной жертвой одного человека и мало затрагивает или даже укрепляет другого.
Поскольку реакции людей на потенциальную угрозу широко варьируются, источники травмы трудно классифицировать. Травма чаще всего связывается с воздействием таких событий, как война, природные катастрофы, физическое, эмоциональное или сексуальное насилие, несчастные случаи. Однако многие “обычные” или даже кажущиеся благоприятными события могут оказаться не менее травматичными. Например, незначительное дорожно-транспортное происшествие часто приводит к появлению у пострадавших странных и подрывающих здоровье физических, эмоциональных или психологических симптомов. Стандартные медицинские процедуры и хирургические операции (особенно когда проводятся на детях, которые испуганы предстоящим испытанием и которых, к тому же, привязывают во время анестезии) могут быть чрезвычайно травматичными. После прохождения таких “рутинных” процедур дети часто становятся боязливыми, сверхбдительными, прилипчивыми, импульсивно-агрессивными или начинают страдать ночным недержанием. Нередко последствия подобных переживаний остаются скрытыми на протяжении многих месяцев и даже лет. Они могут проявиться позднее в форме “психосоматических” жалоб (мигрень, боли в животе), или необъяснимой тревоги, или депрессии.
Многие люди проявляют свои симптомы путем компульсивного “отыгрывания их вовне”. Родители осужденного убийцы Джеффри Дамера и обвиняемого в терроризме Теда Качински дали точные и яркие описания воздействия, оказанного медицинскими процедурами на их сыновей. Отец Дамера и мать Качинского рассказывали о чувствах отчаяния и изоляции, в которые были погружены дети, о появившихся в их поведении странностях. Непосредственно после операции по удалению грыжи, сделанной Джеффри Дамеру в возрасте четырех лет, он выглядел “сломленным”. Позже Джеффри стал вырезать кишки у мертвых животных. Такое поведение можно рассматривать как попытку мальчика преодолеть и изжить ужас, поселившийся в нем после хирургического вмешательства. Перепуганный Качински в нежном возрасте – девяти месяцев – был привязан к столу, так как сопротивлялся проведению медицинских анализов. Много лет спустя вид связанной землеройки, пойманной отцом, привел Качински в состояние ужаса и истерического помешательства. Ошеломленные родители провели много горьких часов, обдумывая, какое влияние могли оказать эти события на жизнь их сыновей.
В более “обычной” истории со страниц “Ридерз дайджест”, озаглавленной “Все не так, как надо”, отец описывает “небольшую” операцию на колене своего сына Робби. “Доктор говорит мне, что все идет, как надо. Колено в порядке. Но не в порядке ребенок, который просыпается от кошмара, вызванного наркотиками, мечется на своей больничной койке, – славный малыш, за свою небольшую жизнь никогда никого не обидевший, смотрит сквозь пелену анестезии взглядом дикого животного, бьет медсестру и кричит: “Я жив?”, вынуждая меня схватить его за руки… Он смотрит мне прямо в глаза и не узнает меня”.
К сожалению, истории, подобные этой, становятся привычными событиями, часто оставляющими трагические следы в психике. Я не пытаюсь здесь объяснить, тем более оправдать чьи-либо насильственные или жестокие действия. Я задаю вопрос, на который необходимо найти ответ, – насколько “обычные” события могут объяснить экстремальное поведение некоторых людей. Жизненно важно понять, что события, которые едва ли могут расцениваться большинством как травмирующие, способны влиять с той же силой, что и ужасы войны. Др. Дэвид Леви в 1946г. обнаружил, что дети, помещенные в больницу по достаточно обычным поводам, часто обнаруживают те же самые серьезные симптомы, что и перенесшие контузию солдаты, вернувшиеся с линии фронта в Африке и Европе. К сожалению, наша система здравоохранения не торопится принимать к сведению и использовать эту жизненно важную информацию, хотя, будучи признанной и учтенной, она смогла бы предотвратить лишние страдания, вызванные подрывающим здоровье влиянием травмы. Для меня совершенно очевидно, что восприятие события (сознательное или бессознательное) в качестве угрожающего жизни – это то, что делает данное событие потенциально травмирующим.
Лишь в течение последних 10-20 лет травма стала широко признаваться, хотя суть ее была понятна уже древним грекам, шумерам и шаманам многих аборигенных культур. Недавно проведенные научные исследования во многом способствовали осмыслению травмы в современном контексте, что дает надежду на избавление от данного вида страданий. Для психиатрии, однако, сущность природы травмы до сих пор остается скрытой, а вместе с этим и возможность справиться с нею.
Передний край теоретической и клинической работы по изучению посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) представляет удручающе механистический взгляд на человеческую травму, который, на мой взгляд, совершенно не верен. Недавно, например, была осуществлена попытка найти причинную связь между травмой и патологией мозга. Биопсия (аутопсия) мозга, проводимая посмертно у ветеранов Вьетнамской войны, пережившими состояния длительного ПТСР, выявила “усыхание” гиппокампа (область лимбического/эмоционального мозга, участвующего в обучении). Этот феномен был подтвержден лабораторным исследованием, которое установило значительное сокращение гиппокампа в мозге животных, подвергавшихся воздействию сильного и продолжительного стресса. Пессимистический вывод, сделанный на основе этих исследований, гласит, что симптомы ПТСР, включая нарушения памяти, тревогу, неспособность контролировать эмоции и регулировать агрессию, вызваны повреждением мозга. Иначе говоря, ПТСР представляет собой необратимую (неизлечимую) форму мозгового нарушения. Хотя это звучит вполне убедительно, я глубоко уверен, что вышеупомянутое “повреждение мозга” и другие биохимические изменения – вторичные эффекты, которые не только можно предотвратить, но которые во многих случаях являются обратимыми.
Перед лицом опасности тело и психика мобилизуют огромное количество энергии для подготовки к реакции “борьбы или бегства”. Эта подготовка сопровождается усилением кровяного тока и выбросом таких “гормонов стресса”, как адреналин и кортизол. Вполне вероятно, что длительное действие кортизола (или даже его дефицит, что может выступать характеристикой депрессии при хронической форме ПТСР) ведет к мозговым нарушениям в области гиппокампа. Однако его сокращение не происходит внезапно. Оно развивается в течение длительного времени, т.е. непреодоленная хроническая травма и стресс изменяют уровень кортизола, который, по всей видимости, со временем приводит к сокращению ткани мозга. Однако даже при хронической травматизации существует возможность сделать обратимой дегенерацию гиппокампа. Сокращение, скорее всего, вызвано исчезновением дендритов, которые (по крайней мере, частично) могут быть восстановлены, если химические стрессоры будут дезактивированы и возвращены к нормальному уровню. Поэтому очень важно поддерживать людей, помогать им переживать последствия чрезвычайных жизненных событий, чтобы предотвратить эту безмолвную трагедию.
“Положительная” сторона недавнего медицинского исследования травмы состоит в том, что поставленные вопросы о мозговых нарушениях затрагивают поколение детей, испытавших губительное действие войн в разных регионах мира, и насилия – в наших собственных городах. Пока мы не научимся устранять последствия травмы, мы рискуем вырастить целые поколения гиперактивных, плохо обучаемых, склонных к насилию “граждан” с поврежденным мозгом, чьи действия затмят самые дикие голливудские фантазии. Эта тенденция, конечно, не ограничивается регионами мира, раздираемыми войнами и насилием. Многие дети и взрослые из среднего класса страдают от тревоги, депрессии и психосоматических расстройств. Некоторые из них склонны к насилию или не могут эффективно использовать свой потенциал из-за последствий того, что мы называем “обычными повседневными неприятностями”. Неразрешенная травма ведет к ее постоянному возобновлению, становясь основной причиной совершения насилия. Устранение этого явления, представляющего собой угрозу социальной стабильности общества, может и должно стать одной из важнейших наших целей.
Другой позитивной стороной исследований травмы, несмотря на их общую пессимистическую направленность, является то, что полученные результаты заставляют “узаконить” группу действительно страдающих людей с ПТСР. Вместо того чтобы слышать: “Это только в твоей голове”, некоторые из жертв с большой степенью вероятности способны теперь услышать успокаивающее: “Это только в твоем, слегка поврежденном мозгу”.
Исследование также заставляет задуматься о далеко идущих социальных последствиях травмы, поднимая вопрос, на который необходимо дать ответ: чту мы как отдельные индивиды, как народ, как нация и как мировое сообщество планируем делать с нашим коллективным травматическим опытом? Очевидно, что мы неправильно адресовали этот вопрос: посмотрите хотя бы на непомерную долю бездомных (около 40%), которую составляют ветераны Вьетнама.
Хочется назвать некоторые негативные последствия, к которым приводит взгляд на травму как на болезнь.
1) Он ошибочен, так как путает причину со следствием. Нарушение в естественном биологическом процессе не ведет с необходимостью к неизлечимой патологии.
2) Он искажает (или игнорирует) внутреннюю способность человеческого организма быстро восстанавливать физические и душевные силы (если его поддерживать и вести в нужном направлении), помогающую
3) исцелению и выздоровлению после чрезвычайных жизненных событий.
4) Он не признает нашу человеческую способность поддерживать друг друга в процессе трансформации травмы.
В целом, акцент на патологии (на том, что нарушено) препятствует процессу исцеления тем, что отвлекает наше внимание от внутренней способности к саморегуляции и восстановлению баланса и жизненности. Короче говоря, мы обезоружены невниманием к тому, что полезно для нашего организма.
Уроки природы
Изучение мира природы и мифологии позволяет нам понять решающую роль биологии и инстинктов в формировании и разрешении травмы. Мы представляем собой живой, дышащий, пульсирующий, саморегулирующийся разумный организм, а не просто сложные химические соединения. Нам необходимо идентифицироваться со своими животными корнями и осмелиться заселить равнину Серенгети, которая обитает в нашей коллективной душе. Там нам удается осознать многие вещи. Наши ощущения возникают из снов, и мы созерцаем притаившегося гепарда, готового наброситься на быстро бегущих антилоп. Проследите ваши собственные реакции подобно тому, как вы следите за бегущим со скоростью 70 миль в час гепардом, настигающим свою жертву. Вы можете заметить, что антилопа падает замертво за миг до того рокового момента, когда гепард прыгает на нее. Это выглядит так, будто животное обречено на преждевременную гибель.
Это физиология, а не патология
Упавшая антилопа не мертва. Хотя “снаружи” она кажется слабой и неподвижной, “изнутри” ее нервная система в результате погони по-прежнему активирована. Хотя антилопа еле дышит, ее сердце бешено сокращается. Мозг и тело продолжают получать те же самые вещества (адреналин и кортизол), которые помогали при попытке бегства.
Возможно, антилопа не будет съедена сразу. Самка гепарда может утащить свою неподвижную (почти мертвую) жертву в кусты и отправиться на поиски своих детенышей, которые прячутся где-то на безопасном расстоянии. Тем самым, появляется маленькая надежда на спасение. Временно “замороженная” антилопа имеет шанс выйти из состояния шока, сможет дрожать и трястись, чтобы разрядить большую часть энергии, удерживаемую ее нервной системой, а затем, как ни в чем ни бывало, побежать в поисках стада.
Другая функция состояния оцепенения (или иммобилизации) – обезболивание. Если антилопа будет убита, она не почувствует боли.
Три девочки сидят на пластиковых стульях в приемном покое больницы (описано в US News and World Report, Nov, 11, 1966). Они кажутся тихими, ничем не выражая ужаса, который испытали прошлой ночью. В ту ночь они были связаны, трехлетней угрожали пистолетом, затем девочки видели, как их сестра-подросток была ранена в голову выстрелом. Они кажутся “спокойными” снаружи, но их физиология говорит совсем о другом. Сердце по-прежнему делает 100 ударов в минуту, кровяное давление остается высоким. Биологические вещества стресса насыщают их мозг. Как неподвижная антилопа, эти оцепеневшие дети, хотя внешне и выглядят спокойно, внутренне готовы к экстремальной активации для борьбы или бегства, которых они никогда не смогут предпринять. Эти вещества работают сейчас против их будущего.
Учащенное сердцебиение связано с легко приводящейся в действие реакцией борьбы/бегства и сопровождает то враждебное/избегающее поведение, которое характеризует их безрадостные и напряженные дни в школе и бессонные ночи дома. Брюс Перри из детской больницы при медицинском колледже в Бейне дает учителям и родителям травмированных детей приборы, которые позволяют им отслеживать частоту сердцебиений у детей на расстоянии. Это тот способ, каким дети могут удерживать себя от взрывных реакций в состоянии гнева или ухода в себя при переживании страха. Врач также прописывает клонидин – препарат, блокирующий реакции борьбы/бегства.
Я полагаю, что оба эти подхода могут быть использованы. К сожалению, из-за акцента на патологии и подавлении симптомов, здесь теряется существенный биологический компонент разрешения травмы – завершение прерванных защитных реакций борьбы или бегства и тесный человеческий контакт, необходимый для того, чтобы поддержать такое завершение. В тех случаях, когда травма остается не завершенной, в людях продолжает жить страх, они чувствуют себя изолированными от других и все больше теряют надежду. Когда же травма получает завершение, как у антилоп, человек может восстановиться и вернуться в “стадо”, чтобы жить дальше.
Завершение
“Действия должны доводиться до своего завершения. Каким бы ни была его отправная точка, окончание будет прекрасным. Дело бывает отвратительно лишь только из-за того, что оно не было доведено до конца”.
Жан Жэнэ, из “Воровского дневника”
Хотя кажется, что мы далеко ушли от таких животных, как антилопа и гепард, реакции человека на угрозу являются биологическими. Это инстинктивные функции нашего организма. Для антилопы ситуация угрозы жизни является повседневной обыденностью, поэтому для нее целесообразно иметь встроенную в биологическую систему способность разрешать и завершать эти эпизоды. Угроза довольно обычна и для людей. Хотя мы редко это осознаем, но мы также владеем внутренней способностью к завершению и разрешению травматичных эпизодов.
