Соколов Дмитрий Сказки и сказкотерапия
-= 3 =-
Я первой буду встречать солнечные лучи и утренний ветерок. Пройдет время, и меня окружит поросль моих детей. Они будут такие маленькие и замечательные...
- Нет, говорило другое, - расти страшно. Зимой бьют морозы, летом сушит солнце. Целый день труди корни, гони воду вверх, корми листья. Нет, пусть лучше меня возьмут дровосеки, а потом плотник выточит из меня что-нибудь прекрасное. Я буду лежать на бархатной подушке...
И что бы вы думали? Пришел бородатый дровосек и срубил второе дерево. Часть его сожгли в печке, а из ствола плотник сделал резную шкатулочку. И долго шкатулка лежала на бархатной подушке, храня в себе сережки, бусы и дорогие духи. Потом рассохлась потихоньку, замочек сломался. Шкатулку отдали детям, они ее быстро доломали и выкинули. Где-то на дворе валялись ее щепочки до зимы, а там уж - спроси у ветра! Ветер станет спрашивать деревья в лесу, и одно из них - то, что было когда-то первым деревцем, - расскажет, что вороны свили на нем гнездо, встроив в стенки щепочки старой шкатулки, как подружки узнали друг друга и подивились милостивой судьбе.
Они достигли своих целей, а вы достигнете своих.
ЧАЙКА ДОЛЛИ
Чайки, по-моему, - замечательные птицы. Я обожаю чаек. Когда они летят над морем, я не в силах оторвать от них взгляда, у меня замирает дыхание и сами собой поднимаются руки.
Одна моя знакомая чайка Долли, достигнув замужнего возраста, построила уютное гнездышко и села в него насиживать четыре белых яичка. Она была очень заботливой и ответственной мамой; только очень-очень редко она улетала от своих яиц на море, попить и схватить пару рыбок - и сразу спешила назад к своим ненаглядным продолговатым крошкам.
И вот что случилось однажды, когда у Долли сильно забурчало в животе. Она прикрыла яйца травой и пухом и полетела вниз. Так приятно было скользить по ветру упругими крыльями и так чудесно было ловить юрких рыбок в теплой воде, что счастливая Долли самую чуточку задержалась у моря; но потом привычно заволновалась, захлопала крыльями и полетела в гнездо.
О ужас! Одно яйцо было разбито! Пух и трава были раскиданы, а половинки скорлупы лежали совсем не там, где должно было быть четвертое яйцо! Бедная, бедная чайка на минуту окаменела на краю гнезда, а потом прыгнула внутрь, и тут -
- Пи-и-и! - из-под ее ног что-то как закричит!
Она как отскочила! Клюв выставила, грудь выпятила, смотрит - сидит у ее ног маленькое жуткое существо: мокрое, взъерошенное и удивительно неуклюжее. Всего-то у него и есть, что тело-мешок и голова.
- Эй! - закричала чайка. - Ты кто?
Жуткое существо пялило на нее глазенки. Рот у него был растянут в глупой улыбке, но постепенно собрался и нахмурился: оно задумалось.
- Не очень знаю, - призналось оно. - А ты?
- Хозяйка этого гнезда! - и Долли надвинулась на пришельца, грозно тряся клювом и перьями. - Яйцо ты разбил?
Существо посмотрело на остатки скорлупы, опять растянулся его рот, и оно так тряхнуло головой, что та завалилась куда-то вниз и исчезла. Затем тело его стало трястись, и в результате каких-то внутренних бултыханий появился глаз, затем другой, а затем и рот в своей дурацкой ухмылке.
- Да! - объявило маленькое чучело. - Я.
- Негодяй! - рассвирепела чайка. - Убийца! Ты зачем, - и тут она заплакала, - мое яичко...
Чучело все как-то сморщилось - не то от страха, не то в недоумении. Оно даже закрыло глаза и запрокинуло голову, чтобы смотреть сквозь щелочки.
- Сейчас всех чаек созову. - сквозь слезы говорила Долли. - Судить тебя будем. Заклюем. Ты зачем детеныша моего разбил?
- Так я оттуда же. - залепетал кошмарик. -Я сам оттуда, а оно само...
- Чего? Откуда ты? - всхлипывала Долли.
- Из этого... Как вот те... Белого... И оно само...
- Как само?
- Я там внутри сидел, - расплакался наконец пришелец.
Чайка посмотрела на него, потом на скорлупу, потом опять на него.
- Ой-ой-ой, - сказала она. - Ты там правда внутри сидел?
Малыш кивнул.
- Так ты мой детеныш! - всплеснула крыльями мамаша.
Догадалась! Ну скажите, как так можно? Хотя, конечно, если сидишь ты одна-одинешенька на свох белых яичках, и вдруг одно из них разбито... Но слушайте, что было дальше.
Отцеловав и причесав своего птенца, Долли задумалась.
- Мой малыш, - объявила она, - тебе нельзя тут так сидеть. Ты еще слишком маленький. Ну-ка, полезай в яйцо.
- Зачем? - вякнула крошка.
- Тут и объяснять нечего, ты еще недоразвился, чтобы на воздухе гулять. Вот посмотри, - и Долли показала ему на три оставшихся яйца. - И тебе так нужно. Давай, малыш, давай, мой хороший.
Конечно, совсем в разбитую скорлупу она его не запихнула, но худо-бедно посадила в одну половинку, прикрыла другой и села сверху.
- Удобно? - спросила Долли.
- М-м-м, - донеслось снизу. - Так себе. Долго мне так?
- Пока не вырастешь. Сиди, мой хороший. Не высовывайся.
Прошел час. Долли задремала. Услышав ее мерное посапывание, птенец постучался в соседнее яйцо и зашептал:
- Первый, первый, я четвертый, просыпайся.
- А я не сплю. Как дела на улице?
- Кошмар дела. Никакого ходу. Обругали и назад засунули.
- Н-да... А чего там?
- Там море... Такое классное, как на картинке. Во бы туда слетать!..
- Слушай, я тоже хочу, - заволновался Первый.
- И я! И я! - запищали Второй и Третий.
- Дети, чего вы там? - вдруг проснулась чайка.
- А мы уже не дети! - закричали все четверо. Раз! - и вылупились.
* * *
Это веселая сказка на одну из самых грустных тем. Как будто мама жизнь дает, она же ее и отнимает.
***
Я обычно не очень переживаю за проблемы своих пациентов. Ну подумаешь - энурез, аллергия, двойки и подобная чепуха. Да и они не очень опечалены этим скарбом. Их приводят мамы и уводят мамы. Мамы волнуются. Дети отвлеченно играют или неизвестно чему радуются.
Но больно, когда нормальные хорошие люди вдруг входят в роли Мам и начинают терзать своих деток. Когда в моем кабинете, когда по выходе начинается бесконечная атака: -Не сиди так. У нее очень плохая память. Он ничем не интересуется. Ставь ногу правильно! Почему ты не отвечал доктору? Стой. Сиди. Молчи. У него совершенно нет уверенности в себе-- И дальше, дальше, как ручей журчит, как вороны каркают. И мне становится стыдно перед подавленным ребенком, что я тоже взрослый и не могу ему помочь. И я вижу в болезни средство защиты и тайного противостояния. У меня не хватает духу - да и сил - да и желания - отбирать его.
Так часто и идет: мы что-то делаем, мама рушит.
***
Однажды я сказал одной маме: -Я не волнуюсь за здоровье вашего ребенка. Чего я правда боюсь - это что она станет похожей на вас. Смотрите: она улыбается, вы нет. Я боюсь, что вы заберете у нее улыбку-. А мама мне сказала: -Я все понимаю. Я не могу остановиться-.
***
Любовь, страх, совесть- Все очень просто: они перекладывают на детей свой смысл жизни. Очень трудно заставить их говорить о себе: они говорят о своих детях. Идея построить и прожить чужую жизнь обречена на неудачу.
***
Почему? Так тоже можно. Спокойно можно воспитать ребенка-неумеху, держать его при себе до свадьбы, да и потом, владеть им до смерти, да и после. Здесь так близко к исполнению любовной идеи: ты меня не переживешь.
Можно. А аллергия - чепуха. До свиданья, доктор. Вы нам не помогли.
***
Я обращаюсь к детям-
***
На кухне у Строгой Учительницы и Братца Вайнера.
Братец Вайнер. Знаешь, Братец Гримм, я тоже однажды придумал сказку. Как-то один кусочек хлеба (отрезает ломоть) был сверху намазан маслом... (Намазывает свой кусок). А пото-о-ом... (лезет в холодильник) на них сверху легла колбаса (отрезает кусок колбасы, кладет сверху). И я их съел! (Жуя) И я так думаю: моя сказка - самая лучшая. В начале ее все разобщены, а в конце происходит полная и счастливая интеграция всех ресурсов на благо главного героя. (Хлопает себя по животу. Доволен).
Строгая учительница. Ой, подождал бы обеда. А у меня, знаешь, никак не идет из головы то, о чем ты рассказывал: нет мам. Как же так, в сказках нет мам... У меня все время это крутится в голове...
Братец Вайнер. Я тебе расскажу, почему тебя это беспокоит. Ты везде хочешь просунуть свой нос. Вот пап в сказках сколько угодно. Тут тебе и мудрый король...
Братец Гримм. И глупый король...
Братец Вайнер. И глупый король - но король! Вообще мужских героев гораздо больше, чем женских. А почему?
Строгая учительница. Болтаете вы больше - вот почему.
Братец Вайнер. Возможно. Но главный символ - вдумайся, женщина! - это то, что мужчина символизирует дух, поиск новых путей и вообще мир возвышенного. Мать - это материя. Земля - это мать. Она рождает и кормит, а уж потом за дело берется мужчина, который берет ребенка из низов и выводит на уровень духа.
Строгая учительница. Ой, болту-у-ун...
Братец Гримм (учительнице). Смотри, ведь в сказках на самом деле очень много мам. Каждая мачеха - это неправильно понятая мама. Это та ее сторона, которая оставляет, требует и наказывает. Эту сторону ребенок может отделять и как бы выкидывать. То ли потому, что он не может справиться с амбивалентностью, с тем, что самое лучшее одновременно является самым худшим. А может быть, в него слишком твердо внедряется постулат, что маму нужно любить. И вот на виду остается любящая прекрасная мама, а все злостные ее черты выбрасываются и конденсируются в образы абсолютно злых существ типа ведьм и мачех. И растерзать или сжечь их в конце сказки тоже становится приятным занятием...
Строгая учительница. Знаешь, мне твои теории обычно кажутся какими-то... подрывными. Как будто ты специально их придумываешь, чтобы разрушить что-нибудь... Ту же любовь или семью, и даже самообманы - такие свои, приятные, и хранящие нас, кстати. Вот и с мамами - я сама об этом думала, не теми словами, но когда у меня вертелось в голове: "почему нет мам?" да "почему нет мам?", то я думала и об этом тоже, но мне только становится плохо от таких мыслей. Будто моя дочка тайно меня ненавидит или будто я где-то храню обиды на своих родителей. Есть вещи, мне кажется, которые не нужно открывать. Так нас создал Бог - и все. А ты все время пытаешься зацепить какую-то боль и вытащить ее наружу, и разрушить то, что ведь прекрасно работает, в конце концов, и тебя так воспитали, и нас, - а ведь взамен ты ничего не предлагаешь. Или предлагаешь? Я просто не понимаю.
Братец Гримм. Ты правда хочешь, чтобы я ответил?
Строгая учительница. Да, конечно.
Братец Гримм. Смотри, когда я начал учиться психотерапии, я быстро заметил, что психотерапевты просто помешаны на том, чтобы что-нибудь изменить. То есть вот такое общее устремление: лишь бы что-нибудь в человеке поменялось. И я стал думать: неужели я настолько хочу что-то изменить - в окружающем мире, в других, в себе - и если да, то что? Постепенно я понял, почему я занялся этим. Я стал занимаься изменениями, потому что на самом деле думаю, что в основе все неизменно. Ни мир, ни человеческий характер фун даментально изменить нельзя, и поэтому спокойно можно производить маленькие улучшения.
Братец Вайнер. А, так ты косметолог?
Братец Гримм. Вроде того. Если говорить про нашу психику, то самые радикальные перемены, к которым может привести моя работа, все равно лежат внутри границ и возможностей нормальной человеческой души. Я не верю, что можно что-то сильно поменять. Но капельку улучшить, мне кажется, можно. Понятно?
Строгая учительница. Почему ж нет? Понятно. Но...
Братец Гримм. Сейчас. Конкретнее про мам: на одной стадии мы разделяем целое на приятное и неприятное, потом этого неприятного неадекватно боимся, не знаем, что с ним делать, и считаем, что мир вообще зол и плох, если он такие ужасы породил ни за что ни про что. На другой стадии - и она обязательно наступает - мы понимаем, что и хорошая, и плохая мама - это одна и та же мама, мы признаем в родной маме мачеху, мы познаем двойственность любви. Даже если мы изо всех сил прячем голову в песок, это все равно происходит, если мы хотим жить, любить и общаться. И это само по себе очень много; возможно, это самая существенная часть мудрости. Но такое понимание в определенном плане лишает нас тех сильных эмоций, к которым мы привыкли, и кроме того, сильно уменьшает прежнюю мотивацию что-то делать, основанную на избегании того, что плохо, и стремлении к тому, что хорошо. И мы обычно не даем этим понятиям "хорошо"-"плохо" особенно долго залеживаться без дела. Мы проецируем их дальше, находим новое "хорошо", а это опять дает и кучу эмоций, и энергию для борьбы, и новые страхи и иллюзии. И опять мы медленно продираемся к новой целостности. И так много раз за жизнь, хотя все же, наверное, на разных уровнях. Но цикл повторяется: туда-сюда.
- Нет, говорило другое, - расти страшно. Зимой бьют морозы, летом сушит солнце. Целый день труди корни, гони воду вверх, корми листья. Нет, пусть лучше меня возьмут дровосеки, а потом плотник выточит из меня что-нибудь прекрасное. Я буду лежать на бархатной подушке...
И что бы вы думали? Пришел бородатый дровосек и срубил второе дерево. Часть его сожгли в печке, а из ствола плотник сделал резную шкатулочку. И долго шкатулка лежала на бархатной подушке, храня в себе сережки, бусы и дорогие духи. Потом рассохлась потихоньку, замочек сломался. Шкатулку отдали детям, они ее быстро доломали и выкинули. Где-то на дворе валялись ее щепочки до зимы, а там уж - спроси у ветра! Ветер станет спрашивать деревья в лесу, и одно из них - то, что было когда-то первым деревцем, - расскажет, что вороны свили на нем гнездо, встроив в стенки щепочки старой шкатулки, как подружки узнали друг друга и подивились милостивой судьбе.
Они достигли своих целей, а вы достигнете своих.
ЧАЙКА ДОЛЛИ
Чайки, по-моему, - замечательные птицы. Я обожаю чаек. Когда они летят над морем, я не в силах оторвать от них взгляда, у меня замирает дыхание и сами собой поднимаются руки.
Одна моя знакомая чайка Долли, достигнув замужнего возраста, построила уютное гнездышко и села в него насиживать четыре белых яичка. Она была очень заботливой и ответственной мамой; только очень-очень редко она улетала от своих яиц на море, попить и схватить пару рыбок - и сразу спешила назад к своим ненаглядным продолговатым крошкам.
И вот что случилось однажды, когда у Долли сильно забурчало в животе. Она прикрыла яйца травой и пухом и полетела вниз. Так приятно было скользить по ветру упругими крыльями и так чудесно было ловить юрких рыбок в теплой воде, что счастливая Долли самую чуточку задержалась у моря; но потом привычно заволновалась, захлопала крыльями и полетела в гнездо.
О ужас! Одно яйцо было разбито! Пух и трава были раскиданы, а половинки скорлупы лежали совсем не там, где должно было быть четвертое яйцо! Бедная, бедная чайка на минуту окаменела на краю гнезда, а потом прыгнула внутрь, и тут -
- Пи-и-и! - из-под ее ног что-то как закричит!
Она как отскочила! Клюв выставила, грудь выпятила, смотрит - сидит у ее ног маленькое жуткое существо: мокрое, взъерошенное и удивительно неуклюжее. Всего-то у него и есть, что тело-мешок и голова.
- Эй! - закричала чайка. - Ты кто?
Жуткое существо пялило на нее глазенки. Рот у него был растянут в глупой улыбке, но постепенно собрался и нахмурился: оно задумалось.
- Не очень знаю, - призналось оно. - А ты?
- Хозяйка этого гнезда! - и Долли надвинулась на пришельца, грозно тряся клювом и перьями. - Яйцо ты разбил?
Существо посмотрело на остатки скорлупы, опять растянулся его рот, и оно так тряхнуло головой, что та завалилась куда-то вниз и исчезла. Затем тело его стало трястись, и в результате каких-то внутренних бултыханий появился глаз, затем другой, а затем и рот в своей дурацкой ухмылке.
- Да! - объявило маленькое чучело. - Я.
- Негодяй! - рассвирепела чайка. - Убийца! Ты зачем, - и тут она заплакала, - мое яичко...
Чучело все как-то сморщилось - не то от страха, не то в недоумении. Оно даже закрыло глаза и запрокинуло голову, чтобы смотреть сквозь щелочки.
- Сейчас всех чаек созову. - сквозь слезы говорила Долли. - Судить тебя будем. Заклюем. Ты зачем детеныша моего разбил?
- Так я оттуда же. - залепетал кошмарик. -Я сам оттуда, а оно само...
- Чего? Откуда ты? - всхлипывала Долли.
- Из этого... Как вот те... Белого... И оно само...
- Как само?
- Я там внутри сидел, - расплакался наконец пришелец.
Чайка посмотрела на него, потом на скорлупу, потом опять на него.
- Ой-ой-ой, - сказала она. - Ты там правда внутри сидел?
Малыш кивнул.
- Так ты мой детеныш! - всплеснула крыльями мамаша.
Догадалась! Ну скажите, как так можно? Хотя, конечно, если сидишь ты одна-одинешенька на свох белых яичках, и вдруг одно из них разбито... Но слушайте, что было дальше.
Отцеловав и причесав своего птенца, Долли задумалась.
- Мой малыш, - объявила она, - тебе нельзя тут так сидеть. Ты еще слишком маленький. Ну-ка, полезай в яйцо.
- Зачем? - вякнула крошка.
- Тут и объяснять нечего, ты еще недоразвился, чтобы на воздухе гулять. Вот посмотри, - и Долли показала ему на три оставшихся яйца. - И тебе так нужно. Давай, малыш, давай, мой хороший.
Конечно, совсем в разбитую скорлупу она его не запихнула, но худо-бедно посадила в одну половинку, прикрыла другой и села сверху.
- Удобно? - спросила Долли.
- М-м-м, - донеслось снизу. - Так себе. Долго мне так?
- Пока не вырастешь. Сиди, мой хороший. Не высовывайся.
Прошел час. Долли задремала. Услышав ее мерное посапывание, птенец постучался в соседнее яйцо и зашептал:
- Первый, первый, я четвертый, просыпайся.
- А я не сплю. Как дела на улице?
- Кошмар дела. Никакого ходу. Обругали и назад засунули.
- Н-да... А чего там?
- Там море... Такое классное, как на картинке. Во бы туда слетать!..
- Слушай, я тоже хочу, - заволновался Первый.
- И я! И я! - запищали Второй и Третий.
- Дети, чего вы там? - вдруг проснулась чайка.
- А мы уже не дети! - закричали все четверо. Раз! - и вылупились.
* * *
Это веселая сказка на одну из самых грустных тем. Как будто мама жизнь дает, она же ее и отнимает.
***
Я обычно не очень переживаю за проблемы своих пациентов. Ну подумаешь - энурез, аллергия, двойки и подобная чепуха. Да и они не очень опечалены этим скарбом. Их приводят мамы и уводят мамы. Мамы волнуются. Дети отвлеченно играют или неизвестно чему радуются.
Но больно, когда нормальные хорошие люди вдруг входят в роли Мам и начинают терзать своих деток. Когда в моем кабинете, когда по выходе начинается бесконечная атака: -Не сиди так. У нее очень плохая память. Он ничем не интересуется. Ставь ногу правильно! Почему ты не отвечал доктору? Стой. Сиди. Молчи. У него совершенно нет уверенности в себе-- И дальше, дальше, как ручей журчит, как вороны каркают. И мне становится стыдно перед подавленным ребенком, что я тоже взрослый и не могу ему помочь. И я вижу в болезни средство защиты и тайного противостояния. У меня не хватает духу - да и сил - да и желания - отбирать его.
Так часто и идет: мы что-то делаем, мама рушит.
***
Однажды я сказал одной маме: -Я не волнуюсь за здоровье вашего ребенка. Чего я правда боюсь - это что она станет похожей на вас. Смотрите: она улыбается, вы нет. Я боюсь, что вы заберете у нее улыбку-. А мама мне сказала: -Я все понимаю. Я не могу остановиться-.
***
Любовь, страх, совесть- Все очень просто: они перекладывают на детей свой смысл жизни. Очень трудно заставить их говорить о себе: они говорят о своих детях. Идея построить и прожить чужую жизнь обречена на неудачу.
***
Почему? Так тоже можно. Спокойно можно воспитать ребенка-неумеху, держать его при себе до свадьбы, да и потом, владеть им до смерти, да и после. Здесь так близко к исполнению любовной идеи: ты меня не переживешь.
Можно. А аллергия - чепуха. До свиданья, доктор. Вы нам не помогли.
***
Я обращаюсь к детям-
***
На кухне у Строгой Учительницы и Братца Вайнера.
Братец Вайнер. Знаешь, Братец Гримм, я тоже однажды придумал сказку. Как-то один кусочек хлеба (отрезает ломоть) был сверху намазан маслом... (Намазывает свой кусок). А пото-о-ом... (лезет в холодильник) на них сверху легла колбаса (отрезает кусок колбасы, кладет сверху). И я их съел! (Жуя) И я так думаю: моя сказка - самая лучшая. В начале ее все разобщены, а в конце происходит полная и счастливая интеграция всех ресурсов на благо главного героя. (Хлопает себя по животу. Доволен).
Строгая учительница. Ой, подождал бы обеда. А у меня, знаешь, никак не идет из головы то, о чем ты рассказывал: нет мам. Как же так, в сказках нет мам... У меня все время это крутится в голове...
Братец Вайнер. Я тебе расскажу, почему тебя это беспокоит. Ты везде хочешь просунуть свой нос. Вот пап в сказках сколько угодно. Тут тебе и мудрый король...
Братец Гримм. И глупый король...
Братец Вайнер. И глупый король - но король! Вообще мужских героев гораздо больше, чем женских. А почему?
Строгая учительница. Болтаете вы больше - вот почему.
Братец Вайнер. Возможно. Но главный символ - вдумайся, женщина! - это то, что мужчина символизирует дух, поиск новых путей и вообще мир возвышенного. Мать - это материя. Земля - это мать. Она рождает и кормит, а уж потом за дело берется мужчина, который берет ребенка из низов и выводит на уровень духа.
Строгая учительница. Ой, болту-у-ун...
Братец Гримм (учительнице). Смотри, ведь в сказках на самом деле очень много мам. Каждая мачеха - это неправильно понятая мама. Это та ее сторона, которая оставляет, требует и наказывает. Эту сторону ребенок может отделять и как бы выкидывать. То ли потому, что он не может справиться с амбивалентностью, с тем, что самое лучшее одновременно является самым худшим. А может быть, в него слишком твердо внедряется постулат, что маму нужно любить. И вот на виду остается любящая прекрасная мама, а все злостные ее черты выбрасываются и конденсируются в образы абсолютно злых существ типа ведьм и мачех. И растерзать или сжечь их в конце сказки тоже становится приятным занятием...
Строгая учительница. Знаешь, мне твои теории обычно кажутся какими-то... подрывными. Как будто ты специально их придумываешь, чтобы разрушить что-нибудь... Ту же любовь или семью, и даже самообманы - такие свои, приятные, и хранящие нас, кстати. Вот и с мамами - я сама об этом думала, не теми словами, но когда у меня вертелось в голове: "почему нет мам?" да "почему нет мам?", то я думала и об этом тоже, но мне только становится плохо от таких мыслей. Будто моя дочка тайно меня ненавидит или будто я где-то храню обиды на своих родителей. Есть вещи, мне кажется, которые не нужно открывать. Так нас создал Бог - и все. А ты все время пытаешься зацепить какую-то боль и вытащить ее наружу, и разрушить то, что ведь прекрасно работает, в конце концов, и тебя так воспитали, и нас, - а ведь взамен ты ничего не предлагаешь. Или предлагаешь? Я просто не понимаю.
Братец Гримм. Ты правда хочешь, чтобы я ответил?
Строгая учительница. Да, конечно.
Братец Гримм. Смотри, когда я начал учиться психотерапии, я быстро заметил, что психотерапевты просто помешаны на том, чтобы что-нибудь изменить. То есть вот такое общее устремление: лишь бы что-нибудь в человеке поменялось. И я стал думать: неужели я настолько хочу что-то изменить - в окружающем мире, в других, в себе - и если да, то что? Постепенно я понял, почему я занялся этим. Я стал занимаься изменениями, потому что на самом деле думаю, что в основе все неизменно. Ни мир, ни человеческий характер фун даментально изменить нельзя, и поэтому спокойно можно производить маленькие улучшения.
Братец Вайнер. А, так ты косметолог?
Братец Гримм. Вроде того. Если говорить про нашу психику, то самые радикальные перемены, к которым может привести моя работа, все равно лежат внутри границ и возможностей нормальной человеческой души. Я не верю, что можно что-то сильно поменять. Но капельку улучшить, мне кажется, можно. Понятно?
Строгая учительница. Почему ж нет? Понятно. Но...
Братец Гримм. Сейчас. Конкретнее про мам: на одной стадии мы разделяем целое на приятное и неприятное, потом этого неприятного неадекватно боимся, не знаем, что с ним делать, и считаем, что мир вообще зол и плох, если он такие ужасы породил ни за что ни про что. На другой стадии - и она обязательно наступает - мы понимаем, что и хорошая, и плохая мама - это одна и та же мама, мы признаем в родной маме мачеху, мы познаем двойственность любви. Даже если мы изо всех сил прячем голову в песок, это все равно происходит, если мы хотим жить, любить и общаться. И это само по себе очень много; возможно, это самая существенная часть мудрости. Но такое понимание в определенном плане лишает нас тех сильных эмоций, к которым мы привыкли, и кроме того, сильно уменьшает прежнюю мотивацию что-то делать, основанную на избегании того, что плохо, и стремлении к тому, что хорошо. И мы обычно не даем этим понятиям "хорошо"-"плохо" особенно долго залеживаться без дела. Мы проецируем их дальше, находим новое "хорошо", а это опять дает и кучу эмоций, и энергию для борьбы, и новые страхи и иллюзии. И опять мы медленно продираемся к новой целостности. И так много раз за жизнь, хотя все же, наверное, на разных уровнях. Но цикл повторяется: туда-сюда.
