Зигмунд Фрейд. "Ребенка бьют": к вопросу о происхождении сексуальных извращений
-= 3 =-
Хотя
решение этого вопроса не может быть принято без дальнейших исследований, это
не представляется невозможным. Если мы вспомним анамнезы, полученные из
извращений взрослых, мы заметим, что задающее масштаб впечатление, "первое
переживание" всех этих извращенцев, фетишистов и тому подобных лиц почти
никогда не относится к периоду, предшествующему шестому году жизни. Примерно
в этом возрасте господство Эдипова комплекса, однако, уже миновало;
пришедшее на память и столь загадочным образом действенное переживание
вполне могло бы представлять собой его наследие. Соотношения между ним и
вытесненным теперь комплексом должны были оставаться темными, пока анализ не
пролил свет на период, предшествующий первому "патогенному" впечатлению.
Можно рассудить теперь, сколь мало ценности имеет, например, утверждение о
врожденной гомосексуальности, опирающееся на сообщение о том, что пациент
уже с восьми- или шестилетнего возраста испытывал будто бы склонность лишь к
лицам своего пола.
Если же выведение извращений из Эдипова комплекса можно установить как
общий принцип, тогда наша оценка его значения получает новое подтверждение.
Ведь по нашему мнению, Эдипов комплекс есть, собственно, зародыш неврозов, а
достигающая в нем апогея инфантильная сексуальность - действительное условие
неврозов, и то, что остается от него в бессознательном, представляет собой
предрасположение для позднейшего невротического заболевания взрослого. Тогда
фантазия битья и прочие перверсивные фиксации также оказались бы лишь
какими-то осадками Эдипова комплекса, как бы некими рубцами, оставшимися
после того, как процесс уже закончился, - совсем как пресловутое "чувство
неполноценности", также соответствующее подобному нарциссическому рубцу. В
этом отношении я должен безоговорочно согласиться с Марциновским, который
недавно изложил эту точку зрения весьма удачным образом (Die erotische
Quellen der Minderwertingkeitsgefuehle, Zeitschrift fur Sexualwissenschaft,
4, 1918). Это характерное для невротика бредовое чувство своей ничтожности,
как известно, не захватывает его всего и вполне уживается с переоценкой
собственной персоны, питающейся из других источников. О происхождении самого
Эдипова комплекса и о выпавшей человеку, очевидно, единственному среди всех
животных, судьбе дважды начинать свою сексуальную жизнь - сначала, как и все
другие создания, в раннем детстве, а затем вновь, после долгого перерыва, в
пубертатный период, - обо всем том, что связано с его "архаическим
наследием", я уже высказался в другом месте и не намерен вдаваться в это
здесь.
На генезис мазохизма обсуждение наших фантазий битья проливает лишь
очень скудный свет. Прежде всего, как будто подтверждается тот факт, что
мазохизм не является выражением первичного влечения, но возникает в силу
обращения садизма против собственной личности, т. е., благодаря регрессии от
объекта к Я (Ср. "Влечения и судьбы влечений"). Влечения, обладающие
пассивной целью, следует допустить с самого начала, особенно у женщины, но
пассивностью мазохизм еще не исчерпывается; он обладает еще тем характером
неудовольсвия, который столь необычен при удовлетворении влечения.
Превращение садизма в мазохизм происходит, как нам кажется, под влиянием
участвующего в акте вытеснения сознания вины. Вытеснение, таким образом,
выражается здесь в трояком эффекте: оно делает бессознательными результаты
генитальной организации; саму ее принуждает к регрессии на более низкую
садистско-анальную ступень; и превращает садизм этой ступени в пассивный, в
известном смысле опять-таки нарциссический, мазохизм. Второе из трех этих
следствий делается возможным благодаря предполагаемой в этих случаях
слабости генитальной организации; третье делается необходимым потому, что
сознание вины выказывает по отношению к садизму такое же неодобрение, как и
к генитально понятому инцестуозному выбору объекта. Откуда берется само
сознание вины, анализ [наших случаев] опять же не говорит. Его, как кажется,
приносит с собой новая фаза, в которую вступает ребенок, и если оно отныне
остается, то соответствует такому же рубцовому образованию, каким является
чувство неполноценности. В соответствии с нашей все еще ненадежной
ориентировкой в структуре Я, мы бы соотнесли это сознание вины с той
инстанцией, которая, в качестве критической совести, противостоит остальному
Я, порождает в сновидении Зильбереровский функциональный феномен и
отсоединяется от Я при бреде поднадзорности (Beobachtungswahn).
По ходу дела мы хотим также заметить, что анализ рассматриваемых здесь
детских извращений помогает также решить и одну старую загадку, которая,
впрочем, всегда мучила скорее не аналитиков, но тех, кто находился вне
анализа. Еще не так давно, однако, сам Э. Блейер признал примечательным и
необъяснимым фактом то, что онанизм обращается невротиками в некое
средоточие их сознания вины. Мы уже давно предположили, что это сознание
вины подразумевает онанизм раннего детства, а не пубертатного периода, и что
оно должно, большей частью, соотноситься не с актом онанизма, но с лежащей в
его основе, хотя и бессознательной, фантазией - [восходящей], стало быть, к
Эдипову комплексу.
Я уже сказал, какое значение получает третья, с виду садистская, фаза
фантазии битья в качестве носительницы побуждающего к онанизму возбуждения и
к какой деятельности фантазии, частично продолжающей в том же духе, частично
упраздняющей [онанизм], компенсируя его чем-то иным, эта фаза обычно
толкает. Однако, несравненно важнее вторая, бессознательная и мазохистская,
фаза - фантазия об избиении отцом самого фантазирующего. И не только потому,
что она продолжает действовать через посредство замещающей ее [фазы]: мы
можем также проследить и такие воздействия на характер, которые
непосредственно выводятся из ее бессознательной версии. Люди, вынашивающие
такую фантазию, развивают в себе особую чувствительность и раздражимость по
отношению к людям, которых они могут встроить в свой отцовский ряд; они
легко дают себя обидеть и производят, таким образом, реализацию
представленной в фантазии ситуации, будто их избивает отец, на горе и во
вред себе. Я бы не удивился, если когда-либо удалось бы доказать, что та же
самая фантазия лежит в основе параноического бреда кляузничества.
VI
Описание инфантильных фантазий битья оказалось бы совершенно
необозримым, если бы я не ограничил его, за некоторыми исключениями,
случаями лиц женского пола. Я вкратце повторяю результаты. Фантазия битья у
девочки проходит три фазы, из которых первая и последняя приходят на память
как сознательные, а средняя остается бессознательной. Обе сознательные
стадии представляются садистскими, средняя же, бессознательная - несомненно
мазохистской природы; ее содержание - быть избиваемой отцом, с ней связаны
известный либидинозный заряд и сознание вины. Избиваемый ребенок в обеих
сознательных фантпзиях - всегда кто-то другой, в фантазии средней фазы -
лишь собственная личность фантазирующего; в третьей, сознательной, фазе со
значительным перевесом избиваемыми оказываются исключительно мальчики.
Избивающее лицо сначала отец, позднее - какой-то его заместитель из
отцовского ряда. Бессознательная фантазия средней фазы первоначально имела
генитальное значение, она произошла из инцестуозного желания быть любимым
отцом, [желания], подвергнувшегося вытеснению и регрессии. С этим, с виду
шатким соотношением связан тот факт, что девочки между второй и третьей
фазами меняют свой пол, воображая себя в своих фантазиях мальчиками.
Я продвинулся не так далеко в исследовании фантазий битья у мальчиков -
может быть, лишь в силу неблагоприятности материала. Понятным образом, я
ожидал полной аналогии между ситуациями мальчиков и девочек, причем у первых
на место отца в фантазии должна была заступить мать. Ожидание это как будто
подтвердилось, поскольку содержанием соответствующей фантазии мальчика было
избиение матерью (позднее - каким-то замещающим ее лицом). Однако, эта
фантазия, в которой собственная личность фантазирующего сохранялась как
объект, отличалась от второй фазы у девочек тем, что могла быть
сознательной. Если бы нам захотелось поэтому приравнять ее, скорее, к
третьей фазе у девочек, то в качестве нового различия осталось бы то
обстоятельство, что собственная личность мальчика не замещалась многими,
неопределенными, посторонними [детьми], и менее всего - множеством девочек.
Ожидание какого-то полного параллелизма оказалось, таким образом, обманутым.
Мой материал, основанный на мужских случаях, охватывал лишь немногих
лиц, у которых инфантильная фантазия битья не сопровождалась бы каким-либо
иным тяжелым нарушением сексуальной деятельности; большинство, напротив,
следовало обозначить как подлинных мазохистов в смысле сексуального
извращения. Это были те, кто находил сексуальное удовлетворение
исключительно в онанизме, сопровождавшемся мазохистскими фантазиями, или же
те, кому удалось таким образом сцепить мазохизм и генитальную деятельность,
что при мазохистских инсценировках и таких же условиях они добивались
эрекции и эякуляции или оказывались способны провести нормальное половое
сношение. Кроме того, был еще один более редкий случай: мазохисту в его
перверсивной деятельности мешали навязчивые представления, возникавшие с
невыносимой напористостью. У удовлетворенных извращенцев редко бывает
причина обращаться к анализу; но для трех указанных групп мазохистов могут
выдаться веские причины отправиться к аналитику. Мазохистский онанист
находит себя абсолютным импотентом, если он в конце концов все-таки
попробует осуществить сношение с женщиной, а тот, кто до сих пор осуществлял
сношение, прибегая к помощи представлений и инсценировок, может внезапно
сделать для себя открытие, что это столь удобное для него сочетание ему
заказано и гениталии не реагируют больше на мазохистское раздражение. Мы
привыкли с уверенностью обещать выздоровление психическим импотентам,
попадающим нам в руки, но даже в этом прогнозе мы должны были быть
посдержанней до тех пор, пока нам не известна динамика расстройства. Это
очень неприятная неожиданность - когда анализ вскрывает в качестве причины
"чисто психической" импотенции какую-то отборную, возможно, издавна
укоренившуюся, мазохистскую установку.
У этих мазохистов-мужчин открывается, однако, одно обстоятельство,
которое заставляет нас до поры до времени не развивать аналогию с положением
дел у женщины, но рассмотреть эту ситуацию самостоятельно. А именно:
оказывается, что мужчины, как правило, ставят себя в мазохистских фантазиях,
равно как и в инсценировках, необходимых для их реализации, на место
женщины, - что, следовательно, мазохизм их совпадает с женственной
установкой. Это легко доказать деталями фантазий; многие пациенты, однако,
знают об этом и сами, высказывая это как некую субъективную достоверность.
Здесь ничего не меняется и тогда, когда игровое убранство мазохистских сцен
требует фиктивного характера какого-нибудь озорного мальчишки, пажа или
ученика, который должен подвергнуться наказанию. А вот наказывающие лица как
в фантазиях, так и в инсценировках - это всякий раз женщины. Это
довольно-таки сильно сбивает с толку; хотелось бы выяснить, основывается ли
уже мазохизм инфантильной фантазии битья на подобной женственной установке.
Оставим, поэтому, в стороне труднообъяснимые обстоятельства мазохизма
взрослых и обратимся к инфантильной фантазии битья лиц мужского пола. Здесь
анализ наиболее раннего периода детства вновь позволяет нам сделать одно
поразительное открытие: сознательная или осознаваемая фантазия, содержание
которой - избиение матерью, не является первичной. У нее есть
предварительная стадия, которая, как правило, бессознательна и содержание
которой выражается следующим образом: я избиваюсь отцом. Эта предварительная
стадия, таким образом, действительно соответствует второй фазе фантазии
девочки. Известная и сознательная фантазия "я избиваюсь матерью" занимает
место третьей фазы у девочки, в которой, как уже упомянуто, объектами
избиения выступают какие-то неизвестные мальчики. Я не смог обнаружить у
мальчика какую-либо предварительную стадию садистской природы, сопоставимую
с первой фазой у девочки, но я не хочу высказывать здесь окончательного
суждения в пользу отсутствия таковой, поскольку вижу возможность
существования неких более сложных типов.
Быть объектом избиения в мужской фантазии, как я ее кратко и, надеюсь,
не вводя никого в заблуждение, назову, означает также быть объектом любви в
генитальном смысле, когда это последнее состояние понижается посредством
регрессии. Бессознательная мужская фантазия, следовательно, первоначально
звучала не "я избиваюсь отцом", как мы это только что предварительно
постулировали, но, скорее, "я любим отцом". Посредством известного процесса
она была обращена в сознательную фантазию "я избиваюсь матерью". Фантазия
битья мальчика является, таким образом, пассивной с самого начала, она
действительно происходит от женственной установки по отношению к отцу. Как и
женская [фантазия девочки], она тоже соответствует Эдипову комплексу, но вот
от ожидавшегося нами параллелизма между той и другой следует отказаться ради
общности иного рода: в обоих случаях фантазия битья выводится из
инцестуозной привязанности к отцу.
Для большей наглядности я добавлю здесь другие сходства и различия
между фантазиями битья [лиц] обоих полов. У девочки бессознательная
мазохистская фантазия идет от нормальной эдиповской установки, у мальчика -
от извращенной, избирающей объектом любви отца. У девочки фантазия имеет
предварительную ступень (первую фазу), на которой избиение предстает в своем
индифферентном значении и касается лица, вызывающего ревность и ненависть; у
мальчика и то, и другое выпадает, но именно это различие можно было бы
устранить при каком-то более удачном наблюдении. При переходе к сознательной
фантазии, замещающей [бессознательную], девочка сохраняет в
неприкосновенности личность отца и, следовательно, пол избивающего лица;
она, однако, меняет личность и пол избиваемого, так что в конечном счете
оказывается, что некий мужчина избивает детей мужского пола; мальчик,
напротив, меняет личность и пол избивающего, замещая отца матерью, и
сохраняет в неприкосновенности собственную персону, так что в конечном счете
лицо избивающее и лицо избиваемое оказываются разнополыми. У девочек
изначально мазохистская (пассивная) интуиция обратилась благодаря вытеснению
в садистскую, сексуальный характер которой весьма размыт, у мальчика она
осталась мазохистской и в силу полового различия между избивающим и
избиваемым лицами сохранила больше сходства с изначальной, имевшей
генитальный смысл, фантазией. Мальчик благодаря вытеснению и переработке
своей бессознательной фантазии избегает гомосексуальности; примечательным в
его позднейшей сознательной фантазии является то, что своим содержанием она
имеет женственную установку при отсутствии гомосексуального выбора объекта.
Девочка, напротив, избегает благодаря тому же самому процессу требований
любовной жизни вообще, в своих фантазиях воображает себя мужчиной, не
делаясь сама по-мужски активной, и уже лишь в качестве зрителя присутствует
при том акте, которым замещается у нее половой акт.
Мы с полным основанием можем допустить, что в результате вытеснения
изначальной бессознательной фантазии изменяется не слишком многое. Все то,
что для сознания оказывается вытесненным и замещенным, в бессознательном
сохраняется и остается дееспособным. Иначе обстоит дело с эффектом регрессии
на более раннюю ступень сексуальной организации. О ней мы вправе полагать,
что она изменяет и положение дел в бессознательном, так что после вытеснения
у обоих полов в бессознательном остается если и не (пассивная) фантазия быть
любимым отцом, то все же мазохистская фантазия быть им избиваемым.
