Саенко Евгения

Предисловие к русскому изданию

"своему взгляду на жизнь, как на битву, и не позволит, чтобы на него по-влияла традиционная мораль или его собственная мягкость. Если рушится его решение захватить весь мир, он склонен возненавидеть себя.

Тот, чья главная стратегия — уход от людей, не гонится ни за любовью, ни за господством, а поклоняется свободе, покою и самодостаточности. Он презирает гонку за мирским успехом и питает глубокое отвращение к лю­бым усилиям. У него есть сильная потребность в превосходстве, и обычно он смотрит на своих собратьев свысока, но реализует свое честолюбие скорее в воображении, чем в актуальных достижениях. Он управляет угрожающим миром, изымая себя из-под его власти и выбрасывая других из своей внут­ренней жизни. Чтобы избежать зависимости от окружения, он старается подчинить себе свои внутренние порывы и довольствоваться малым. Он обычно не бранит жизнь, но покоряется ходу вещей, каков он ни есть, и при­нимает свою участь с иронией или стоическим достоинством. Его сделка состоит в том, что если он не будет сам ничего просить у людей, то и люди его не побеспокоят; если он не будет ни к чему стремиться, то и не потерпит неудачи; не будет ничего ожидать и не будет разочарован.
Отчуждаясь от людей, он отчуждается и от себя, и делает это, подавляя или отрицая свои чувства и внутренние конфликты. Его уход от активной жизни ставит его в позицию зрителя, которая позволяет ему быть превосход­ным наблюдателем, как над другими людьми, так и над собственными внут­ренними процессами. Но его самопонимание отделено от эмоций, он “гля­дит на себя отстранение, как на произведение искусства, с неким объектив­ным интересом”.
В “Неврозе и личностном росте” Хорни описывает детские пережива­ния, типичные для каждой из основных стратегий, выбираемых в дальней­шем. Однако опыт большинства детей не “типичньш”, а является неким соче­танием переживаний, и потому у взрослых имеется не “типичная” защита, а их сочетание, комбинация. Конфликты между защитами и порождают коле­бания, непоследовательность, ненависть к себе. Значение теории Хорни в том, что она позволяет нам понять противоречивые установки, поведение и верования человека как часть структуры его внутренних конфликтов. Рас­сматривая классификацию защит, проведенную Хорни, важно помнить, что она говорит о ситуации на какой-то момент, о временном срезе динамики:
решения комбинируются, вступают в конфликт, ослабевают или усилива­ются, сами нуждаются в защите, запуская “порочный круг”, и сменяются при их провале.
В то время как межличностные затруднения порождают движение к людям, против людей и прочь от людей, а также конфликт между этими направлениями движения, внутрипсихические проблемы, сопутствующие межличностным, продуцируют свои собственные стратегии защиты. Чтобы компенсировать ощущение своей слабости, никчемности и неадекватности (несоответствия), мы создаем, с помощью воображения, “идеальный образ самого себя” и наделяем его неограниченной силой, властью и невероят­ными способностями”.
— 17-

Карен Хорни. Невроз и личностный рост
Процесс самоидеализации следует рассматривать во взаимодействии с межличностными стратегиями, поскольку на идеальный образ сильно влияет главная стратегия защиты, превозносящая те или иные личностные качества. Идеальный образ смиренного типа — “набор чудесных качеств, таких как доброта, отсутствие эгоизма, щедрость, уступчивость, святость, благородство, сострадательность”. Но помимо чуткости к искусству, при­роде и людям прославляется и “беспомощность, страдание и мученичество”. Мстительные люди видят себя непобедимыми в любой ситуации. Они умнее, упорнее и реалистичнее других и поэтому могут достичь большего. Они гор­дятся своей бдительностью, способностью предвидеть и планировать и счи­тают, что ничто не может их задеть. Нарциссичный человек — это “помазан­ник, перст Божий, пророк, благодетель человечества, человек предназначе­ния, ибо ему уготована судьба дать людям нечто великое”. Он воображает, что его энергия неисчерпаема, что он способен к неограниченным достиже­ниям, причем совершенно без усилий. Поклонник совершенства видит себя как совершенство во всех отношениях. Он все делает превосходно, за что ни возьмется, он абсолютно правильно судит о чем угодно, он справедлив и верен долгу в любых отношениях с людьми. Идеальный образ “ушедшего в отставку” — это “сплав самодостаточности, независимости, идущей изну­три умиротворенности, свободы от страстей и желаний” и стоического рав­нодушия к “пращам и стрелам яростной судьбы”. Они стремятся быть сво­бодными от оков и невосприимчивыми к давлению. При любом типе решения идеальный образ может быть сшит отчасти по религиозной, отчасти по куль-туральной выкройке, а может быть взят из истории или личного опыта.
Идеальный образ, в конечном счете, не улучшает нашего отношения к себе, а, скорее, ведет к усилению ненависти к себе и дополнительным вну­тренним конфликтам. Хотя качества, которыми мы наделяем себя, дикту­ются нашей главной межличностной стратегией, вытесненные решения тоже имеют свое право голоса; и поскольку каждое решение прославляет свой набор черт личности, различные аспекты идеального образа противоречат друг другу, и каждый из них борется за право быть актуализированным. Хуже того, поскольку почувствовать себя чего-то стоящим можно лишь став своим идеалом, все, что “не дотягивает” до него, ощущается как нику­да не годное, и так разрастается образ “презренного Собственного Я”, кото­рый и становится мишенью самокритики. Так много людей, пишет Хорни, “колеблется меж ощущением надменного всемогущества и чувством, что они — последние подонки”. В то время как идеальный образ выстраивается согласно главной межличностной стратегии, презренный образ наиболее сильно отражает вытесненную стратегию. По мере того как мы убеждаем себя, что мы действительно тот великий человек или та дрянь, которой мы себя вообразили, идеальный образ развивается в идеальное Собственное Я, а противоположный — в презренное Собственное Я.
Хорни кладет в основу рассуждений четыре наших Собственных Я:
реальное (или возможное), идеальное (или невозможное), презренное и актуальное. Реальное Собственное Я — не фиксированная структура,
— 18—

Предисловие к русскому изданию
а набор биологических предпосылок, которые могут быть актуализированы только во взаимодействии с окружением. Степень и форма его актуализации во многом зависит от внешних условий, в том числе — от культуры. При не­благоприятных условиях соприкосновение с реальным Собственным Я теря­ется и разрастается идеальный образ, столь же нереально грандиозный, как нереально гадок и слаб презренный образ. Актуальное Собственное Я — это тот человек, которым мы являемся, и в нем перемешаны сила и слабость, здоровье и невроз. Расстояние между актуальным и реальным Собственным Я зависит от того, насколько наше развитие было самоактуализацией, и насколько — самоотчуждением.
С формированием идеального образа мы пускаемся “в погоню за сла­вой”, так как наша “энергия, влекущая к самореализации, перехвачена дру­гой целью — сделать актуальным идеальное Собственное Я”. То, что имен­но будет почитаться “славным”, зависит от выбранного решения. Хорни не считает поиск абсолюта присущим человеческой природе. У нас есть способ­ность воображать и планировать, мы всегда стремимся подняться над собой, но здоровый человек при этом тянется к возможному и работает над дости­жением цели в рамках человеческих ограничений. Для отчужденного от себя человека есть только “все или ничего”, и для него погоня за славой — часто самая важная в жизни вещь. Она придает смысл его жизни, дает ему чувство превосходства, к которому он так безнадежно стремится. “У нас есть веская причина заинтересоваться”,— пишет Хорни,— “не кладется ли большинство человеческих жизней (в переносном или в буквальном смысле) именно на алтарь славы?” Погоня за славой превращается в “личную рели­гию”, правила которой определяет невроз личности, но при этом человек может также веровать в систему прославления, существующую в его куль­туре, и участвовать в ее ритуалах. Такие системы существуют в каждой культуре и включают в себя обычную религию, различные формы групповой идентификации, войну и военную службу, соревнования, знаки отличия и всевозможные иерархические устройства.
Сотворение идеального образа порождает не только погоню за славой, но и определенной структуры феномен, названный Хорни “гордыней”. Гор­дость, переходящая в спесь, становится атрибутом идеального Собствен­ного Я, и от этой упоенности собственным “высоким” положением выстав­ляются невротические требования к другим. В то же время личность счи­тает, что и действовать Надо в соответствии с величественностью концепции о себе. Если мир отказывается уважать невротические требования, или же сам одержимый гордыней не живет в чем-то “как Надо”, он отождествляет себя с презренным Собственным Я и испытывает испепеляющую ненависть к себе. Как и в случае идеального образа, особая природа гордости, различ­ных Надо, требований и ненависти к себе подвергается влиянию нашего главного решения и конфликтов между ним и подчиненными тенденциями.
В идеальном Собственном Я невротическая гордость занимает место реалистической уверенности в себе и самоуважения. Угроза гордыне вызывает тревогу и враждебность; ее крушение — отчаяние и “грызение”
— 19—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост
самого себя. Для ее восстановления есть различные источники. Это воз­мездие, которое возвращает чувство превосходства униженному, и полная потеря интереса к тому, что угрожает гордыне. Сюда же относятся различ­ные формы искажении, такие как забывание унизительных эпизодов, отрица­ние своей ответственности, обвинения других и приукрашивание. Иногда “юмор помогает вытащить жало нестерпимого стьвда”.
Гордыня заставляет нас предъявлять невротические требования миру и окружающим. Специфика этих требований зависит от нашего главного решения, но в любом случае мы считаем, что судьба обязана уважать нашу сделку с нею, и мы должны получать то, что нам нужно, чтобы наше решение оставалось в силе. Невротические требования “переполнены ожиданием чуда”. Когда жизнь не отвечает на них, мы впадаем в отчаяние, в яростное возмущение или отрицаем стукнувшую нас реальность. Если же печальный опыт повторяется, наше решение может измениться, но может и остаться в силе. При этом человек продолжает еще больше держаться за требования, как за “гарантию будущей славы”. Наши требования усиливают нашу уязви­мость, поскольку их фрустрация угрожает повернуть нас лицом к ощущению собственного бессилия и неадекватности, из которого они и проистекают.
От “погони за славой” мы теперь можем обратиться к тому, что Хорни называет “тиранией Надо”. “Надо” заставляет нас жить в соответствии с величественным представлением о себе. Эти “Надо” — продукт идеального образа, а поскольку идеальный образ по большей части — это прославление принятого решения (смириться, стремиться к абсолютному совершенству, мстить, уйти в отставку или нарциссического), следовательно, разные “Надо” определены в основном чертами характера и ценностями, связанными с глав­ной защитой. Однако подчиненные тенденции также представлены в идеаль­ном образе, и в результате мы зачастую оказываемся “под перекрестным огнем враждующих Надо”. Мы пытаемся подчиняться противоречивым вну­тренним приказам и обречены ненавидеть себя за все, что бы мы ни делали, и даже в том случае, если, парализованные этими конфликтами, мы не делаем ничего. “Как Надо” жить невозможно не только потому, что Надо дергают в разные стороны, но и потому, что они нереалистичны: нам Надо любить всех. Надо никогда не ошибаться. Надо всегда выходить победителем, Надо никогда ни в ком не нуждаться... С Надо связаны многие вынесения вовне. Мы ощущаем наше Надо как “они Должны” (как ожидание, направленное на других), нашу ненависть к себе как их отвержение, наше “самоедство” как их несправедливое осуждение. Мы ждем, что другие будут жить по нашим “как Надо” и выливаем на них нашу ярость за собственную неудачную попытку так жить. Надо, выработанное для защиты от отвращения к себе, только уси­ливает болезнь, которую призвано было исцелить. “Угроза наказания нена­вистью к себе” превращается “в режим террора”.
Надо — основа для сделки с судьбой. Неважно, какое было принято решение: сделка состоит в том, что наши требования будут выполнены, если жить “как Надо”. Подчиняясь внутренним правилам, мы устанавливаем кон­троль над внешней реальностью. Мы, конечно, видим наши требования не
—20—

Предисловие к русскому изданию
как нечто непомерное, а только как то, чего мы вправе ожидать, принимая во внимание наше величие, и считаем, что жизнь несправедлива, когда наши ожидания не сбываются. Наше чувство справедливости определено нашим главным решением и связанной с ним сделкой.
Ненависть к себе — конечный продукт внутрипсихических стратегий защиты, каждая из которых имеет тенденцию увеличивать наше ощущение неудачи и собственной никчемности. Ненависть к себе — по сути ярость, которую идеальное Собственное Я испытывает к актуальному Собствен­ному Я за то, что оно не такое “как Надо”. Ненависть к себе в основном бес­сознательна, так как она слишком болезненна, чтобы встретиться с ней открыто. Основная защита против нее — вынесение вовне, которое может быть активным или пассивным. Активное - “это попытка перенаправить ненависть изнутри наружу: против жизни, судьбы, институтов или людей”. При пассивном “ненависть остается направленной вовнутрь, но восприни­мается или переживается как идущая извне”. Когда ненависть к себе созна­тельна, в ней часто есть примесь гордости, которая служит поддержкой самопрославления: “Даже осуждение несовершенств подтверждает божест­венные нормы, с которыми личность отождествляет себя”. Хорни рассмат­ривает ненависть к себе как “величайшую трагедию человеческого сознания. В своем стремлении к Бесконечному и Абсолютному человек начинает раз­рушать себя. Заключая сделку с Сатаной, обещающим ему славу, он вынуж­ден отправиться в ад — в ад внутри самого себя”.
IV. Применимость теории Хорни
Из-за названия ее первой книги теорию Хорни часто считают описанием невротической личности ее времени, то есть жителя Нью-Йорка тридцатых-сороковых годов, представителя верхушки среднего класса. Этот взгляд про­истекает, мне кажется, из усиленного внимания к ее ранним работам, где основное внимание уделено культуре, и из недостатка внимания к ее зрелой теории, приложимой ко многим обществам, как современным, так и при­надлежащим истории. Защиты, описанные Хорни, принимают различную форму в различных обществах, и различные общества благоприятствуют раз­личным стратегиям защиты и способствуют различным паттернам внутрен­него конфликта; но движение к людям, против людей или от людей — это, видимо, часть природы человека, а не продукт культуры. На самом деле, би-хевиорист признал бы их за усложненную, человеческую версию основных механизмов защиты животного: подчинение, борьба и бегство. Источник этих защитных механизмов — инстинкт, и это, наверное, одна из причин, по кото­рым теория Хорни может применяться к самым различным культурам.
Я пришел к осознанию ее широкой применимости через работу препода­вателя и литературного критика. У меня были студенты из многих стран, принадлежавшие к самым разным слоям общества, которые заявляли о том, что теория Хорни подходит к ним самим, к их народу, культуре и лите­ратуре. Я сам использовал ее в своей работе — для анализа авторов и их
—21 —

Кирен Хорни. Невроз и личностный рост
произведений, относящихся не только к любому периоду Британской и Аме­риканской литературы (включая Чосера, Шекспира, Мильтона и многих новеллистов), но и принадлежащих к русской, французской, немецкой, испанской, норвежской и шведской литературе разных веков, а также к древ­негреческой и древнеримской. Насколько я знаю, теория Хорни использова­лась, кроме того, при изучении китайской, японской, индийской литературы.
То, что теория Хорни оказывается полезной для биографов, тоже гово­рит о ее глубине и силе. Существуют хорнианские работы о Роберте Фросте, Чарльзе Эвансе Хьюджесе, о семье Кеннеди, о Сталине, Вудро Вильсоне, Джимми Картере, Феликсе Франкфуртере, Линдоне Джонсоне; да и ряд дру­гих видных общественных деятелей и писателей можно во многом понять в свете этого подхода. Хорошим примером может служить работа Роберта Такера о Сталине.
Такер работал в американском посольстве в Москве в 1950 году, когда был опубликован “Невроз и личностный рост”. Прочтя книгу, он “был пора­жен внезапной мыслью”: “Что если идеальный образ Сталина, изображае­мый день за днем в советской печати, находящейся под контролем партии, и есть идеальный образ в смысле Хорни?” Если так, “культ Сталина должен отражать его собственное чудовищно раздутое представление о себе как о гении всех времен и народов”. Этот кремлевский затворник, “на публике столь сдержанно умалчивающий о себе, просто должен выплескивать свои тайные мысли о своей особе в миллионах газет и журналов, расходящихся по России”. Можно провести психоанализ Сталина, “всего лишь почитав "Правду"!”
Такер убежден, что такие книги о тоталитаризме, как книги Ханны Арендт, “страдают серьезным недостатком — в картине нет ни диктатора, ни его психодинамики”. Диктатор способен “сделать политическими инсти­тутами внутренние защиты своего идеального Собственного Я, вечно под­вергающегося угрозам”, и “мобилизовать аппарат репрессий для мести не только людям, в которых он увидел врагов, но и для мести целым "враже­ским" социальным слоям”. Катастрофа “была, видимо, гитлеровским отыг-рыванием мстительной враждебности, проистекающей из невротической ненависти к себе, спроецированной на евреев как на группу”.
Предположения Такера о роли личности Сталина в советской политике подтвердились после смерти Сталина. Такер считал, что самоидеализация Сталина распространилась на советский народ в целом, а потому он отказы­вал в выездных визах женам иностранцев, поскольку их желание уехать было “оскорблением” стране и ему лично. Он предсказал поэтому, что ею русской жене позволят уехать после смерти Сталина. Это и другие предска­зания, основанные на его работе, оказались правильными. После смерти Сталина атмосфера террора рассеялась, прекратились ужасные чистки, холодная война пошла на убыль, и культ личности закончился.
Несмотря на точность предсказаний Такера, историки все еще сопротив­ляются идее, что при жизни Сталина столь глубокие изменения наступили “вследствие действия психологического фактора”. Однако интерпретацию